Есть такая актриса Татьяна Догилева, личная жизнь ее будет рассказана в нынешней статье. Впервой о том, что я безобразная, мне объявили в одиннадцать лет. Конкретно объявили, так как изготовлено это было на публике, на приемных экзаменах в цирковое училище. Я прошла подготовительные туры и на последнем показала все, на что была способна. С ходу села на шпагат, сделала мостик, согнула ладонь «в оборотную сторону», коснувшись ногтями предплечья. -

Во время выполнения коронного трюка «женщина-змея», когда попка лежит на маковке, один из экзаменаторов привстал со стула и экзальтированно зацокал. Никто из претендентов ничего подобного показать не мог, и я была уверена: меня воспримут. Но в перечне, который прочитал тучный дяденька - очевидно не из цирковых, а из управляющих ими чиновников, - моей фамилии не оказалось. Экзальтированно цокавший член комиссии поначалу завис с открытым ртом, а позже стал шептаться с председателем. Я услышала слова «девочка-змея», «совершенно бесстрашная» и свою фамилию. «Догилева? - звучно переспросил бюрократ. - Некие возможности есть, но девченка безобразна, а поэтому полностью не сценична».

Беспощадная жизнь

Два месяца мне казалось, что жизнь завершилась. Как вы желали?! Меня лишили мечты, несправедливо лишили, да к тому же обругали безобразной! Родителям, утром до ночи стоявшим у станков на заводе, было не до утешений. Лицезрев дочку зареванной, отец либо мать прикрикивали: «Хватит слезы лить! Лучше займись уроками!» Я забиралась в настенный шкаф и, уткнувшись в пахнущие пылью и нафталином зимние пальто, размышляла о беспощадности мира. Скорбь моя усугублялась тем, что каждое утро я лицезрела, как соседка, с которой мы совместно держали вступительные экзамены и которую в училище приняли, отчаливает на занятия. Делать она ничего не искусна, зато была сказочно хороша - не девченка, а картина. Мне не столько хотелось работать в цирке, сколько, накинув ремень спортивной сумки на плечо, объявлять, как она, на весь двор: «Я пошла в цирковое училище!» Позже я еще не раз услышу о собственной «очень тяжеленной внешности» и как бы даже смирюсь с тем, что стать актрисой мне не судьба. Получив аттестат, начну готовиться к поступлению в Институт государств Азии и Африки. - А что все-таки принудило поменять решение и отправиться в ГИТИС? ГИТИС... До ГИТИСа было еще много чего: ВГИК, Школа-студия МХАТ, «Щепка», «Щука». А насчет того, что принудило... Я упрямо учила британский, все китайские революции от зубов отскакивали, посреди ночи разбуди - расскажу про японские острова и горы с реками. Но как услышала, что во ВГИКе начались вступительные экзамены, - понеслась туда... Видимо, из чувства протеста: вы гласите, что я безобразная и в артистки меня не воспримут, а я вот возьму - и поступлю! Во ВГИКе меня не допустили даже до первого тура - порекомендовали поступать в технический университет. Есть там такая «традиция» - всех неперспективных кандидатов отправлять обучаться на инженеров. На этом «напутствии» меня просто замкнуло: «Какое у их право не пускать человека в профессию, о которой он, может, с ранешнего юношества грезил?» Решила, что буду показываться во все театральные университеты, какие только есть в Москве.

Поступила либо нет

Кто-то из вгиковских абитуриентов дал подсказку, что на экзамены в Школу-студию МХАТ необходимо одеваться скромнее умеренного и совершенно не краситься, даже реснички. Отыскала в мамином загашнике отрез блекло-розового ситца и соорудила для себя нечто вроде крестьянского сарафана, волосы заплела в две косички. В таком виде и отправилась. Читала что-то из классики, что конкретно - не помню. А вот полные мучения и неизбывной тоски глаза сидевшей в приемной комиссии Софьи Станиславовны Пилявской мне не запамятовать до конца жизни. В самый разгар моего «выступления» к столу экзаменаторов подошел кто-то из преподавателей: «Ну как?» - «Двести человек в денек, - Пилявская тяжело вздохнула и, кратко кивнув в мою сторону, добавила: - И все таковой ужас...» - Спустя восемь лет вы совместно с Пилявской будете сниматься у Козакова в «Покровских воротах». Она вас вспомнит? - Нет, естественно! Я сама пару раз посиживала в приемных комиссиях ГИТИСа и знаю, что же все-таки это такое. К концу денька не помнишь не только лишь лиц абитуриентов, да и как тебя зовут. В один из съемочных дней Миша Михайлович подошел ко мне и произнес: «Татьяна, ты очень нравишься Софье Станиславовне». Я чуть ли не лопнула от гордости! Напомнить Пилявской про «кошмар», которым она «окрестила» меня на экзаменах, и в идей не было. После фиаско в Школе-студии МХАТ на экзамен в «Щепку» я разоделась в пух и останки: в своими руками сшитую мини-юбку из зеленоватого вельвета с пристроченной по подолу портьерной бахромой, ярко-красную кофту-«лапшу» и белоснежные гольфы. Не посодействовало - и тут дали от ворот поворот. Комиссии ГИТИСа я читала стихотворение Евгения Евтушенко «Отверженная» - что, как сами осознаете, очень соответствовало моему внутреннему состоянию и положению:

Над землею летают спутники,

Взрывы тишина над тайгой разламывают,

А какие-то лысые грамотеи

Тут с усмешкой тебя рассматривают.

Удивление комиссии

Прочитала последние строчки и застыла. Только здесь увидела, что все мужчины в приемной комиссии, как на подбор, лысые. Переглядываются, поглаживая безволосые маковки, хмыкают. Ну, думаю, наверное решили, что я нарочно... Сейчас точно не воспримут! Уже брела, поникшая и злосчастная, по дворику, когда услышала: «Догилева, вернитесь!» Возвратилась. Стою, жду разноса: мол, как вы посмели?! И вдруг меня спрашивают: - Скажите, а что у вас с зубами? Соседка сокрушалась: «Артисткам ведь с режиссерами спать нужно!» На что моя мать выдала отчаянным дискантом: «Ну и пусть дремлет!» Я с готовностью оскалилась, продемонстрировав огромную щербину. В ответ - многоголосное и озадаченное: - Да-а-а... С вызовом вскинула голову, но интонация вышла жалостная: - А разве зубы главное? - А что все-таки, по-вашему, главное? Я удивилась: - Как что? Душа! «Лысые умники» снова захмыкали. Только Владимир Наумович Левертов - конкретно он станет моим первым реальным Учителем - оставался суровым: - Если избавишься от щербины, возьмем в институт. Но учти: никакого золота и иных металлов. Предки у тебя кто? Я ответила, что мать токарь, а папа слесарь. И услышала: - Если пригодятся средства - скажи. Вот такие у нас были преподаватели! На последующий денек мы с матерью поехали в ортопедическую клинику - тогда чуть ли не единственную на всю Москву. Собрался целый консилиум, но вердикт был неутешительный: «Сделать ничего нельзя. Вы упустили время. В подростковом возрасте можно было поставить скобки, а на данный момент челюсть уже сформировалась». По дороге домой мать успокаивала: - Ну что ты, доченька, так переживаешь? Бог с ним, с этим институтом для артистов! А я, набычившись, говорила: - Все равно поступлю! Еще на лестничной площадке мы услышали телефонный звонок. Звонили из поликлиники: «Приезжайте. Попробуем чего-нибудть сделать. Не должна какая-то щербина судьбу человеку ломать». Перед тем как усадить в кресло, доктора предупредили: «Будет очень больно» - я кивала; «Придется вырезать часть десны» - соглашаясь, прикрывала глаза. За два часа, пока шла операция, никогда даже не ойкнула. На последний, решающий тур в ГИТИС явилась с припухшей губой и стальной скобкой на верхних зубах, которую мне сняли лишь на втором курсе. - И мир, в конце концов, увидел известную догилевскую ухмылку. А к вашему поступлению в ГИТИС предки как отнеслись? - По-разному. Папа очень расстроился: «Дочка, ты ж у нас такая умная - куда хошь бы поступила, а ты в артистки. Ну чего там хорошего-то?» Зато мать прогуливалась гоголем. Накрыла торжественный стол, пригласила соседок. - А когда же случился 1-ый роман? И кто он был - ваш избранник? - Роман случился спустя пару месяцев, а его героем стал однокурсник Юра Стоянов. Он и на данный момент очень симпатичный мужик, но 30 годов назад был просто ослепителен. Высочайший, стройный, светловолосый, голубоглазый, к тому же - мастер спорта по фехтованию.

Что все-таки делать?

После первой сессии, которую мы оба сдали, скажем, так, не совершенно успешно, я провожала Юру на каникулы в его родную Одессу. Пока не объявили посадку, лобзались в скрытом уголке до умопомрачения. Прощаясь, Стоянов произнес: «Я непременно расскажу про нас с тобой родителям. Весной поженимся». А мне 2-ух проведенных в разлуке недель хватило, чтоб осознать: с любовью необходимо завязывать. По другому придется попрощаться с учебой. О собственном решении я объявила возлюбленному в 1-ый же вечер после его возвращения. Стоянов мучился. Об этом мне, округляя в страхе глаза, докладывали сокурсники: «Юра так мучается! Практически не ест и совершенно не дремлет!» Вобщем, его мучения продолжались не длительно. В конце первого курса он женился на милой девице с театроведческого факультета. Намедни женитьбы мы с 2-мя однокурсницами, которые успели побывать в возлюбленных первого красавчика ГИТИСа до меня, отправили к Юре гонца. Тот был должен пригласить Стоянова в одну из аудиторий. Раскрывается дверь, в щель просовывается Юрина голова. - Чего вам? - глас напряженный, глаза подозрительно шарят по аудитории. - Проходи. Садись. Необходимо побеседовать, - отвечаем. - Чего задумали-то? - еще более напрягается Юра. Но все-же проходит и садится. Мы выстраиваемся перед ним по росту и затягиваем пользующуюся популярностью в то время жалостную песню:

А любовь у нас с тобой была короткой,

Может, просто не дождались мы любви,

Позови меня на женитьбу, мой возлюбленный,

Поглядеть твою жену позови…

Только совместно

Поем с катастрофическими лицами, добавив в голоса дрожи. Дослушав наш вокал до конца, Юрка с выступившими от хохота слезами и кликом «дуры!» вылетает из аудитории. - Далее «поцелуев до умопомрачения», нужно мыслить, дело не зашло? - Не зашло. Первым моим мужиком стал киевлянин. Звали его Володя. В Москву он приезжал в командировки. Познакомились мы в метро, что было против моих правил. Но Володя, как представился, сходу предложил: «Девушка, вы не желали, бы сейчас вечерком пойти со мной в Большой театр?» Еще бы не желать, если я, москвичка, никогда в нем не была! В собственный 3-ий либо 4-ый после нашего знакомства приезд Володя повстречал меня около института: «Малыш, я привез для тебя из Киева торт. Приходи вечерком в гостиницу - чайку попьем». Чем должно закончиться чаепитие, я отлично понимала - так что терять девственность отправилась полностью осознанно. Она очень омрачала мое существование. Девчонки-однокурсницы свое грехопадение, надрывая душу и рыдая, издавна отпереживали, а я все оставалась белоснежной вороной. С этим было надо что-то делать. Бедный Володя чуть ли не чокнулся, когда сообразил, что стал «первооткрывателем». Вела-то я себя как опытная, много повидавшая особа. Как он каялся, как просил прощения... А я с халатной усмешкой роняла: «Чего ты там бормочешь? Оставь эти рефлексии. Все нормально». Снова кого-либо игралась... Володя был очень приличный и, видимо, питал ко мне самые теплые чувства. Еще полгода, приезжая в Москву, встречал около института, пробовал объясниться. Но, выполнив свою функцию, он стал мне совершенно неинтересен. Еще уходя из гостиницы, погруженная в переживания по поводу собственного падения, я задумывалась только о том, что необходимо немедля поведать все подругам, смакуя подробности. - Дипломный спектакль вашего курса «Много шума из ничего» режиссера Владимира Левертова стал событием. В особенности критики хвалили вашу Беатриче... - Было такое. Помню (еще бы мне не держать в голове!), писали что-то вроде: если о других участниках спектакля можно сказать, что они блестящие выпускники, то Татьяна Догилева, сыгравшая Беатриче, - состоявшаяся актриса. Во как! Благодаря успеху дипломного спектакля я получила приглашения из нескольких театров. Но сперва отправилась в продвинутый «Ленком», худрук которого - по требованию Левертова - согласился меня поглядеть. Марк Анатольевич Захаров был немногословен: - Ну, все понятно... Нервная такая конструкция... Но вы, же как выпускница на контракт не согласитесь? - Не соглашусь. - А вакансий у меня не имеется. Есть здесь одна пьеса, вы походите на подготовительные репетиции. Это были даже не репетиции, а просто читка. Зато, в какой компании! Янковский, Збруев... Оба повсевременно нужно мной смеялись. Не задирая, не обижая - так, из жизнелюбия. Атмосфера тогда в «Лейкоме» была восхитительная, мне жутко хотелось в нем работать, но Захаров ничего не обещал, и я по приглашению помощницы Жору Товстоногова отправилась на «смотрины» в БДТ. Там меня готовы были взять сразу, но намедни поездки в Питер я получила свою первую главную роль в кино - через пару недель начинались съемки. Товстоногов пожал плечами: «Значит, пусть приезжает после съемок. Оформляйте в штат». - А что это был за кинофильм? - Худший в истории населения земли. Именовался «Безбилетная пассажирка» и был должен агитировать молодежь за поступление в ПТУ. Я игралась молодую штукатуршу Нинку Бабайцеву. - Кажется, на съемках конкретно этой картины вы повстречали человека, который стал вашим супругом? - Уточню: первым супругом. Съемки проходили в Краснодарском крае. Плескалось море, все цвело. Не втюриться в таких «декорациях» нереально. И я втюрилась. До истерики. В последнего члена киногруппы - в «хлопушку». На каждой площадке есть человек, который заявляет: кинофильм такой-то, дубль такой-то, и палочкой по дощечке - хлоп. Александр мне показался божественно прекрасным и практически таким же умным. Возвратившись домой, я заявила родителям, что встретила головного мужчину собственной жизни. Мать, четыре года вспять разрешившая мне спать с режиссерами, отрезала: «Чтобы жить совместно без загса - даже не думай! Вот поженитесь - тогда пожалуйста!» Видимо, ее «благословение» распространялось лишь на режиссеров. Папа заявил, что пригласит на женитьбу всю родную подмосковную деревню.

Грехопадение

Не успела я распаковать чемодан, с которым ездила на «натурные» съемки, позвонил Захаров: - Татьяна, как так?! Мы на вас возлагаем надежды, рассчитываем, что вы у нас будете Нелю в «Жестоких играх» Арбузова играть, а вы у Товстоногова в перечне актеров на тот же спектакль заявлены? - Но, Марк Анатольевич, вы же мне ничего определенного не обещали! - Как это не обещал? Янковский и Збруев вас наперерыв хвалят, в театре вы ко двору пришлись. Да вы уже в штат зачислены! Позже понимающие люди растолковали мне две строчные правды: в мире театра сходу все становится понятно - раз, главные режиссеры очень не обожают, когда коллеги перехватывают у их актеров, - два. В протяжении нескольких недель я ездила в «Ленком» и высматривала свою фамилию на доске расписаний. Ее не было даже в массовке. Девчонки свое грехопадение уже отпереживали, а я все еще оставалась девственницей. С этим было надо что-то делать время. К переживаниям по поводу творческого простоя прибавилось очередное - я сообразила, что совершенно не люблю собственного жениха. Собралась с духом и предложила Саше отложить женитьбу. В ответ услышала: «Тогда смерть». Пришлось идти в загс. Поженившись, мы поселились в коммуналке - крохотную комнату выделил мелькомбинат, где работал папа. Я целыми деньками истерически игралась супругу: стирала, гладила, варила, драила кастрюли. А вечерком, измотанная домашним хозяйством, садилась на кухне, роняла голову на руки и задумывалась: «Повеситься, что ли?» К счастью, Захаров отдал мне крошечную, бессловесную роль в «Революционном этюде» Шатрова. В спектакле были заняты Янковский, Леонов, Пельтцер. При таком раскладе я готова была хоть статую у задника изображать! А мне подфартило воплощать образ Теории свободной любви. Захаров ставил задачку: «И вот вы, Татьяна, в сумасшедшей эротической истоме лезете на трибуну, отбираете у оратора стакан с водой и в той же истоме его опустошаете!» Я, извиваясь всеми частями тела, втекала на трибуну, в неосуществимом томлении брала стакан... И была непомерно счастлива, когда лицезрела на лице Марка Анатольевича легкую ухмылку. Жалко, перед публикой я в этой роли так и не стала. Незадолго до премьеры Захаров решил, что я должна играть молоденькую бюрократку Сапожникову. Я ужаснулась - суровая роль, со сложным рисунком, с текстом. Слава богу, все вышло. Спектакль имел большой фуррор, меня хвалили, в том числе и Марк Анатольевич, доброе слово которого мне было важнее тыщи фимиамных рецензий. Я ощущала себя полностью счастливой. Но исключительно в театре, так как тут напрочь запамятовал о собственном замужнем положении. Идти домой, где придется о кое-чем говорить с человеком, который стал чужим, совершенно не хотелось. А ложиться с ним в одну кровать - вообщем ножик острый. Мы разошлись через три месяца после женитьбы. Зачинателем была я. Саша инициативу поддержал - на удивление просто. Предполагаю, что к этому моменту у него уже была подруга. Во всяком случае, через полгода после расставания со мной Александр был опять, на этот раз благополучно, женат.

Актерское мастерство

Видимо, южная природа сыграла с Сашей ту же шуточку, что и со мной. Напустила наваждение, которое по возвращении в Москву испарилось. Только с моих глаз любовная пелена спала ранее, чем с его. - Репетировать роль Нели в «Жестоких играх» вы начали, уже, будучи свободной дамой? - Да, эти два действия совпали. «Жестокие игры»... На репетициях этого спектакля я выяснила, каким Захаров может быть бесжалостным. Человек он, непременно, очень умный, потому лупит по самому нездоровому. Для того чтоб унизить, убить, Марку Анатольевичу довольно одной фразы. До сего времени в очах стоит его искривленное брезгливо-страдальческой гримасой лицо, а в ушах - раздраженно-тягучий глас: «Та-а-ня! Та-а-ня! Ну, уж если преподаватель вас сюда устроил - гласили, за какие-то таланты, - так покажите хотя бы чего-нибудть...» Я чуть ли не задохнулась от обиды: «Меня? Устроили? Это он о том, что Левертов попросил меня поглядеть?» В горле застряли слова: «Да я бы на данный момент у Товстоногова игралась, если б вы меня не уговорили к вам пойти! Эфрос меня тоже звал! Я вообщем, если желаете знать, нарасхват!» Стою среди сцены полностью раздавленная - будто бы на меня айсберг наехал. Ожидать, что кто-то заступится, нечего. Все глядят в сторону. Только Коля Караченцов подходит сзади и еле слышно шепчет: «Что, получила? Не кисни! Когда он на меня напускается, я - глаза в пол и твержу про себя: «Сам дурачина, сам дурачина...» В другой раз в собственный адресок услышала от Марка Анатольевича: «Я даже глядеть на вас не могу! Если на данный момент открою глаза, то такового вам наговорю, что самому жутко!» И все это с жарким сердечком, через стиснутые зубы. Что после таких слов делать? Бежать вон со сцены - и больше не ворачиваться? Засовывала свою гордость подальше и вытерпела. Как и все другие. «Самодержец» не достаточно кого щадил. Доставалось и Янковскому, и Караченцову, и Абдулову. Пару раз лицезрела, как даже мужчины после общественного унижения рыдали. Да что там рыдали - плакали! Положение усугублялось тем, что я в Захарова была влюблена. Да в него и нельзя было не втюриться. Поклонник собственного театра, нескончаемо профессиональный, очаровательный... Когда он вдруг подхватывался с режиссерского кресла, взмывал на сцену, начинал что-то демонстрировать, не у меня одной глаза зажигались восхищением, а сердечко замирало от экстаза. Многие, ох многие не устояли бы, прояви Марк Анатольевич к ним мужской энтузиазм! Но он этого не делал, и жаждущим особенного внимания актрисам оставалось хвастаться только хвалебными взорами, которыми время от времени награждал Мастер. Мне не «обламывалось» и этого. Марк Анатольевич был категорически недоволен тем, что я делаю на сцене. На данный момент понимаю: у него были на то основания. Я что, огромным специалистом к нему попала? Вчерашняя выпускница, у которой ни опыта, ни умения обладать телом, чувствами... На пике отчаяния начались галлюцинации. Ночкой в комнате, где не считая меня никого не было, вдруг раздавались шорохи. Открыв глаза, я лицезрела стоявших по углам укутанных в темные платки старух...

Фортуна впереди

В 20 нервная система еще крепкая и сама способна управляться с испытаниями. Как у меня мало-мальски начало что-то получаться и мэтр от унижений перебежал к нещедрым похвалам, старухи пропали. «Жестокие игры» длительно не воспринимали. Пьеса по тем временам и впрямь была смелая. Главные герои - разочаровавшиеся в жизни юные москвичи, которые многого ожидали от «хрущевской оттепели», но ошиблись в собственных ожиданиях. Кое-кто из чиновников от культуры сходу прозвал пьесу «очернительством русской действительности». В конце концов - после конфигурации самых острых диалогов - спектакль выпустили. Фуррор был громкий. Спекулянты драли за билеты безумные средства - в 10, 20 раз больше номинала. Мне казалось: сейчас ролями в «Ленкоме» я обеспечена до пенсии. Но прошел один сезон, два, три, четыре... Я как и раньше игралась Нелю в «Жестоких играх», где один из героев спрашивал: «Сколько для тебя лет?» Я отвечала: «Девятнадцать». - «Врешь!» - изобличал герой, и с каждым годом, нужно признать, Каждый вечер по окончании съемок мы с Мироновым ужинали в ресторане «Астория», позже шли гулять по ночному Ленинграду и прощались, в надежде увидеться опять.

Марина Вавринюк,